мерзко скрежетнул по клыкам. Где же у нее голова? Я видел бесформенный мешок, из которого торчали длинные ноги, походившие на палки, но не находил головы, глаз и всего прочего, что должно быть у любой твари.

Новый взмах. Топор с хрустом влетел в лапу, но не разрубил ее. Мы никак не могли убить первую тварь, а сзади с писком набегали следующие. Четвертая руна? Пятая? Может, даже шестая? И мы ничего о них не знали.

— Сверху! Бить промеж горбов! — крик Альрика.

Горбы? Мешок-тулово нависало надо мной. Я не видел горбов. Эгиль снова ткнул твари в бочину, и пока та отвлеклась, я подпрыгнул и увидел на спине изгибы, будто в мешок напихали неровно тряпья. Где больше — там горб, где меньше — ямка. И вогнал топор в такую ямку. Лезвие тут же ушло по самое топорище и распороло тварь до низу, пока я летел обратно. Меня обдало вонючей затхлой жижей, и я на мгновение потерял тварь из виду.

Когда обтер лицо, мешок уже лежал распоротый, подергивая длинными ногами-палками. Эгиль получил новую руну. И на нас бежали еще две твари.

Мы рубили, резали, кололи. Изредка доносился голос Альрика, менялись в ряду ульверы. Теперь это была не бойня, а сражение на равных. Их — толпа, и нас — хирд. И ульверы снова бились бок о бок. Мы с Эгилем нащупали нужный ритм. Он отвлекал, я рубил сверху, а потом он добивал. И вскоре мне уже не нужно было смотреть на Кота, чтобы понять его действия.

А потом я перестал быть собой и стал всеми. Я чувствовал ярость и спокойствие, страх и жажду убийства, меня опаляла благодать руны, горели раны, хотелось отлить. И стена стала единым существом. Движения одного вплетались в бой другого. Как танец мечей на пиру.

Я перескочил через разрубленную тушу, проскользнул под брюхом другой твари и с размаху влетел в третью, что нависла надо мной. Не мной, а Свартом. Но все же мной-Свартом. Я-Стейн тут же вонзил в спину твари меч. Я-Тулле отвлек тварь пинком в бок. Меч меня-Альрика выплясывал так быстро, что его взмахи едва можно было различить.

Вдох. Удар. Последняя тварь, срубленная мной-Бьярне, рухнула в трясину.

И все оборвалось.

Я ослеп и оглох. Потерял руки и ноги. Мои сердца вдруг перестали биться. Всего одна пара глаз. Одна пара ушей. По одной паре рук и ног. Одно сердце. Я почти умер.

Те, что перестали быть мной, молчали, глядя друг на друга.

— Стая, — тихо сказал Тулле.

— Стая, — выдохнул Энок.

— Стая, — отозвались остальные.

Только новенькие да Видарссон растерянно смотрели на нас.

— Уходим, — приказал Альрик. — Сейчас!

Я повернулся к трясине и узнал изящный почти конский силуэт той высоченной твари. И она была не одна.

Так что мы быстро отступили за костер, подхватили горящие ветки и пошли к реке, все время оглядываясь. Некоторые трехрунные во время боя были ранены, но исцелились, получив руну. Поднялся Бьярне, отхватив благодать на последней твари, поднялся Стейн. Я не знал, как, но даже Сварт добрался до четвертой руны. На третьей руне остались только Арне и Видарссон.

Видарссона трясло, он на ходу выдергивал мох и прикладывал к ране на руке. По его дергающейся походке я понял, что и ногам его тоже досталось. Я не чувствовал его в бою, он сражался один. Но не струсил, не сбежал и сейчас не ныл. Кажется, он все же вырвался из-под отцовской подмышки и стал настоящим хирдманом.

— Ты чего лыбишься? — спросил Тулле, поравнявшись со мной.

— Кажись, Видарссон стал ульвером.

— Проснись, чудило! Он уже больше года с нами ходит. Конечно, он ульвер.

Я удивленно заморгал. Неужто целый год? Хотя да, мы его подобрали после моей первой зимовки в хирде, потому у него и плаща из снежного волка не было. Сварт и Аднтрудюр пришли позже, но я почему-то доверял им намного больше. А ведь шурин пришел только этим летом.

Немного погодя Альрик разрешил отдохнуть, до первого проблеска света, как он сказал. На страже, конечно же, хускарлы. И я едва не расхохотался, когда увидел, что первыми повалились на землю новенькие. Они не привыкли целый день грести, ночью сражаться, а потом бежать вслепую по мягкому мху. И помимо Видарссона только у них были раны, которыми под светом факелов занялся Вепрь.

Альрик до рассвета ходил туда-сюда, смотрел то на ульверов, то на болото. Часто его взгляд останавливался на мне, словно он хотел что-то сказать. Например: «Пошел вон» или «Когда ж ты научишься молчать?». Но хёвдинг так и не подошел ко мне.

Едва на горизонте посветлела полоска неба, Альрик всех поднял и без перекуса сразу же погнал к реке. Даже ссать пришлось чуть ли не на ходу. Если теперь он все время будет куда-то спешить, я сам уйду из хирда. И вышвыривать не придется.

Встречный ветер прогнал болотную вонь, и сразу дышать стало легче. Многие встали с хмурым видом, Сварт сказал, что у него голова трещит, но стоило им вдохнуть свежего воздуха, как их лица просветлели. Ребята стали выглядеть бодрее, оживились. И почти каждый говорил о том, что почувствовал во время боя. Видать, они ощущали то же, что и я.

Мы и впрямь стая!

Первым нахмурился Эгиль. Потом вскинул голову Тулле, а следом и я ощутил запах дыма. Мы невольно ускорили шаг, а Альрик вовсе сорвался и побежал вперед.

Когда мы его догнали, он уже стоял на берегу.

А перед ним догорали останки нашего корабля.

Эпилог

— Вольные хирдманы, значит. Вольные, ха! Погляжу я, как вы погуляете на воле.

Скирикр с удовольствием взглянул на свой корабль. Длинный, узкий и хищный, с широким парусом, выходящим далеко за борта, с искусно выточенной деревянной фигурой птицы на носу, «Сокол» был великолепен. Черно-красные бока, бело-красный парус, пятнадцать пар толстых весел, сделанных под стать и силу хускарлов.

А хирд? Не чета той убогонькой дружине, где почти все трехрунные. Трехрунные! Если бы Скирикр захотел собрать хирд из трехрунных, то ему пришлось бы нанимать детей, переживших не более четырнадцать зим. Нет, у Скирикра были только хускарлы с шестой по девятую руну. И это не предел. Через два года у него будет хельтовый хирд. Ни у кого такого нет во всем Бриттланде!

И дело не только в рунах. Что было у тех бродяг? Обычные мечи да топоры. Топоры! Как у землепашцев каких-то. Кольчуги всего у троих-четверых, несколько шлемов